- Надо ли так понимать, что остались только идейные немецкие овчарки? [презрительная кличка женщин которые крутили любовь с германскими военнослужащими в оккупации] – спокойно спросил их Ян.

В ответ молчание. Девчонки вжали головы в плечи и опустили глаза.

- Ну, молчание – знак согласия, - выдал Колбас и поднял пистолет.

Три хлопка.

Три трупа.

Никто не успел даже мяу сказать.

Когда Яна скрутили и доставили на свою сторону, Никанорыч отнял у него пистолет и дал кулаком в глаз.

- Ты что, хорёк, творишь? – крикнул мичман белорусу в лицо.

Я поторопился закрыть ««окно»» пока немцы на той стороне ничего не услышали.

- Собакам – собачья смерть! – воскликнул Колбас на повышенных тонах и с полным убеждением в своей правде.

- Жмуров, - позвал я инженера. - Выдай белорусам сейчас две бутылки водки. Пусть споят Колбаса до бесчувствия. А утром его к попу на исповедь.

Ваня с Михаилом потащили наружу Колбаса, который все что-то порывался нам высказать. Жмуров пошел вслед за ними.

- Мичман Победа.

- Слушаю, товарищ капитан, - откликнулся Никанорыч, принимая строевую стойку.

- Веди освобождённых женщин в баню. Потом всех покормить. Ну, да матушка Иулина сама всё знает. Исполнять.

Даже не подавая голоса, мичман жестами сбил группу женщин в подобие отары и повел за собой из ангара.

- Все вопросы потом, - раздался его голос уже с улицы.

Фельдшер из моряков, натянув на себя без разрешения сбрую немца, взял его винтовку - нашу советскую СВТ-41, - похромал вслед за Никанорычем, замыкая женский отряд.

Подумав, я не стал делать моряку замечание. Он к этому оружию привычен. Сам бы ему эту винтовку отдал потом. Но Никанорычу за своеволие его подчинённого потом выговорю. Для порядка.

- Перекур, - приказал я, садясь на лавку.

Крепко надо думать – продолжать нам акцию или бросить всё как есть. Женщин уже освободили. А то вдруг еще кто из наших с катушек съедет? Оно мне надо?

Сосипатор возвышаясь надо мной как скала, пробасил.

- А мне пострелять дашь?

- Тебе-то зачем? – удивился я. - Они твою родню не жгли.

- Дюже сапожки у них хороши, - покачал головой бывший абрек. – Не дело оставлять. За зипунами же туда пошли. И уходить с пустыми руками как-то не по-людски.

Прибежал Жмуров. Доложился.

- Выдал мужикам две бутылка ««Абсолюта»». Думаю, двух литров хватит им за глаза. Ну, что? Мародёрку начинаем?

Я как-то спросил Тарабрина, а почему я могу убивать животных, а людей нельзя? На охоту же хожу, и на моих способностях ходить по временам это никак не отражается. На что Иван Степанович тогда ответил, что был бы я людоедом, то возможно мог бы и убивать безнаказанно. Животных мною убиенных я же ем. Но в любом случае пути Господни неисповедимы. И лучше не пробовать.

- Мужики, - сказал я, затушив папиросу. – У меня денег, что грязи. Просто спокойно купить всё можно. Зачем нам обвафлянные немецкие простыни? И сапоги купить можно. Или со складов натаскать. Ботинки же американские натаскали на всех.

- Что с бою взято – то свято! - пробасил Сосипатор с предельной убеждённостью. – Да и сожженные патроны требуется окупить.

Вспомнилась что как-то раз в армии, наблюдая, как солдаты моей роты жрут сухой паёк на полигоне, куда входила сгущёнка, спросил.

- Ну, что, бойцы, вкусно?

- Ага, тащ лейтенант, - ответили мне с довольными улыбками. – Как украли.

Вот так вот, нашему человеку купленное не так вкусно, как добытое самим. Пусть даже кражей. И, вообще, купленным шмотьём реже хвастают, нежели трофеем. Это уже не только наше – это общемировое.

- ««Кюбельваген»» мы не забрали, - вторил псарю инженер.

- А почему не ««Хорьх»»? – спросил я.

Шикарная машина 1938 года выпуска со складной крышей стояла у самого крыльца барского дома. Несмотря на войну, все перекрасившей в защитный колер, этот ««хорьх»» блистал бежево-вишнёвым лаком, в две краски.

- Только скажи и будет тебе ««хорьх»», - улыбнулся Жмуров.

- Зачем мне ««хорьх»», когда тут и дорог то асфальтовых нет? – ответил я, хотя эта машина мне всегда нравилась. Ну, то в Москве, чтобы провожали завистливыми взглядами, а тут ««патрик»» будет лучше.

Потом махнул рукой.

- Делайте что хотите, только если подстрелят вас, то потом не жалуйтесь.

Первая заповедь начальника: если нет возможности прекратить пьянку, то её надо возглавить.

- Только подождём ночи, а то я уставший уже. И жрать что-то хочется.

Зашел Мертваго, доложил, что санитарная обработка нового контингента началась штатно.

- И ««вошебойку»» раскочегарили, так что сжигать их старую их одежду не придётся, - завершил он свой доклад.

«Вошебойка»», или по-научному прожарочно-дезенфицирующая установка на базе автомобильного прицепа – моё последнее приобретение у квази-интендантов из моего осевого времени. По важности, наверное, вторая после полевых кухонь вещь. Благодаря таким установкам Красная армия в Великую Отечественную войну не обовшивела, в отличие от немцев. Тем более питание у нее дизельное, как у КамАЗа.

Пока вша наш колхоз, несмотря на то, что живём практически в полевых условиях, не жрёт. Баня у нас еженедельно, ибо на воскресную службу надо являться не только душевно, но и телесно чистым. Канон тут такой религиозный. Но береженого бог бережет.

- Как там настроения среди нового контингента? – поинтересовался я.

- Да, как мешком из-за угла пришибленные, - пожал плечами Мертваго. – Молчат, озираются, но вопросов не задают. Завтра всё узнаем. Придут в себя - языки развяжутся.

- Кстати, поговорил бы с пленным. А то даже не знаю: куда его девать, и зачем он нам тут нужен.

- А чё с ним разговаривать, - пробасил Сосипатор – В куль, да в воду его.

Статский советник расстегнул на затылке нашего пленного кляп, вынул его изо рта немца.

Тот умоляюще прохрипел.

- Васер.

Жмуров отстегнул с пояса флягу и передал ее ветеринару. После того как напоил немца, Мертваго коротко с ним переговорил по-немецки. Потом сообщил нам.

- Полезный парень оказался. Вернее профессия у него нам полезная: столяр-краснодеревщик. Мебельщик. Я бы его оставил здесь. Тем более у него семьи нет. Англичане выбомбили в Гамбурге всю его родню. Он потом добровольно вступил в ПВО, хотя имел освобождение от фронта. Он на заводе братьев Маузер приклады к винтовкам вырезал с начала войны.

- Как зовут? - Интересуюсь.

- Ганс Баумпферд. Обер-ефрейтор зенитной артиллерии.

- Спроси: кровать нормальную сделает, чтобы не скрипела, когда на ней бабу дерёшь от всей души? Из секвойи.

Снова переговорив, Мертваго нас заверил.

- Может. Он у хорошего мастера учился. Но с секвойей не работал. Больше с махагони дело имел.

- Жмуров, отдай ему одежду. – Распорядился я. - А вы ему скажите, что он у нас в плену теперь пожизненно. Обратной дороги нет. Так что пусть усиленно учит русский язык. И куда бы его устроить пока? – почесал я в затылке.

- В свободный вольер к нам поместить, - пробасил Сосипатор.- Пусть на него мордаши полюбуются. Потом что-нибудь придумаем.

Глава 9

После ужина покормили пленного. Не со своего стола, просто разогрели на кухне собачьего питомника двухфунтовую банку американских консервированных бобов с мясной подливой. Кормили его там же на собачьей кухне у Баранова.

Немцу американская жратва понравилось. А вот на чай из пакетиков от известного на весь мир бренда он сказал.

- Вы научились делать эрзац лучше нас. Кофе у вас тоже эрзац?

Мертваго долго смеялся, прежде чем мне перевёл эту сентенцию.

- Скажи ему, что если будет хорошо работать, то будет в паёк получать настоящий кофе. Арабику или рабусту, - пообещал я.

Мертваго перевел мои слова и передал мне ответ пленного.

- Он сказал за это тебе авансом большое спасибо и убежден, что мы в нём не разочаруемся, – перевел статский советник его ответ. – Тем более что он никогда не был убежденным наци. Он рабочий.